Закон фрагментарности

Главное — это логическая связь, подобен стоп кадру. Элементы композиции недосказаны, но угадываются. Т.е. объект не обязательно полностью изображен, он может быть обрезан. Обязательна логическая связь образов, которые проявляются постепенно в процессе рассматривания, размышления над работой. Присутствуют этические и эстетические акценты.




Rebecca Dautremer "Le Géant aux oiseaux"

прекрасно сюда походят и комиксы, например, из книги «Прибытие» Шона Тана:







фрагментарность подчеркнута тем что объект не полностью в кадре

@ Peter Stray

Закон симметрии.

Закон зеркальности или симметрии

что в тетрадке:

Главное — уравновешивание зеркальных частей композиции — ось или точка равновесия, которая рассчитана по ЗС.
Событие, логическая связь частей. Должна быть перекличка ритмов, цветовых пятен.
Ритм дает певучесть, музыкальность и равновесие всей композиции.
Нет четкого главного героя.

вот что попалось мне на эту тему в фотографиях.







далее фотографии Ольги Шелего (Olga Shelego)









ну куда же без отражений








Еще посмотреть фотографии на эту тему можно у меня на Флике в галерее закон симметрии

И как говорил Сергей Пономарев, в симметрии важно чтобы симметричные стороны были интересны для рассматривания.

А теперь научно, слаженно и скучно. Переходим от простых лаконичных композиций к сложным, где симметрия выражена не так ярко, как на фотографиях выше.

Глава из книги «Золотое сечение в живописи», Ф. В. Ковалев

Золотое сечение и симметрия


Золотое сечение нельзя рассматривать само по себе, отдельно, без связи с симметрией. Великий русский кристаллограф Г. В. Вульф (1863 — 1925) считал золотое сечение одним из проявлений симметрии.

Золотое деление не есть проявление асимметрии, чего-то противоположного симметрии. Согласно современным представлениям золотое деление — это асимметричная симметрия. Сейчас в науку о симметрии вошли такие понятия, как статическая и динамическая симметрия. Статическая симметрия характеризует покой, равновесие, а динамическая — движение, рост. Так, в природе статическая симметрия представлена строением кристаллов, а в искусстве характеризует покой, равновесие и даже застылость. Динамическая симметрия выражает активность, характеризует движение, развитие, ритм, она — свидетельство жизни. Симметрии свойственны равные отрезки, равные величины. Динамической симметрии свойственно увеличение отрезков (или их уменьшение), и оно выражается в величинах золотого сечения возрастающего или убывающего ряда.

Художественная форма, в основе построения которой лежат пропорции золотого сечения, и особенно сочетание симметрии и золотого сечения, является высокоорганизованной формой, способствующей наиболее ясному выражению содержания, наилегчайшему зрительному восприятию и появлению у зрителя ощущения красоты.

Очень часто в одном и том же произведении живописи встречается сочетание симметричного деления на равные части по вертикали и деление на неравные части по золотому сечению по горизонталям.



Рисунок 17
Рис. 17. Использование симметрии и золотого сечения в картине Леонардо да Винчи «Мадонна в гроте» : а — пропорции золотого сечения: б — размещение персонажей картины в квадрате; в — схема линейного построения картины.



Картина Леонардо да Винчи «Мадонна в гроте» не строго симметрична, но в основе ее построения — симметрия (рис. 17, а). Все содержание картины выражается в фигурах, которые разместились в нижней ее части. Они вписываются в квадрат. Но художник не довольствовался таким форматом. Он достраивает над квадратом прямоугольник золотого сечения (рис. 17, б). В результате такого построения вся картина получила формат золотого прямоугольника, поставленного вертикально. Радиусом, равным половине стороны квадрата, он описал окружность и получил полукружие верхней части картины. Внизу дуга пересекла ось симметрии и указала размер еще одного прямоугольника золотого сечения в нижней части картины (рис. 17, в). Затем радиусом, равным стороне квадрата, описывается новая дуга, которая дала точки на вертикальных сторонах картины. Эти точки помогли построить равносторонний треугольник, который и явился каркасом для построения всей группы фигур. Все пропорции в картине явились производными от высоты картины. Они образуют ряд отношений золотого сечения и служат основой гармонии форм и ритма, несущих в себе скрытый заряд эмоционального воздействия. Аналогичным образом построена картина Рафаэля «Обручение Марии» (рис. 18).


Рисунок 18
Рис. 18. Использование симметрии и золотого сечения в картине Рафаэля «Обручение Марии»



Использованный принцип симметрии создает впечатление покоя и торжественности и в то же время некой отстраненности от зрителя. Вход в изящную ротонду и кольцо, одеваемое Иосифом на руку Марии, совпадают с центральной осью симметрии картины. Перекликаются движения фигур юношей и девушек, расположенных справа и слева от основной группы. Симметричными дорожками из гранитных плит вымощена площадь перед храмом. Такое соотношение элементов углубляет образный смысл произведения, наполняет его многогранной символикой.

Если мы обратимся к древнерусской живописи, иконам XV — XVI вв., то увидим такие же приемы построения изображения. Традиционная композиция иконы чаще всего симметрична, а главные персонажи выделены своим центральным местоположением. Иконы вертикального формата симметричны по вертикали, а членения по горизонталям осуществлены по золотому сечению.
Икона «Сошествие во ад» Дионисия и мастерской (рис. 19) с математической точностью рассчитана в пропорциях золотого сечения. Симметричные, гармоничные пропорции, создающие впечатление покоя и величественности, подчеркивали несовершенство и хаотичность земного бытия.



Рисунок 19
Рис. 19. Золотые пропорции в линейном построении изображения на иконе «Сошествие в ад» Дионисия и мастерской (XVI в.)



В иконе конца XV в. «Чудо о Флоре и Лавре» осуществлено тройное отношение золотого сечения. Сначала мастер разделил высоту иконы на две равные части. Верхнюю отвел под изображение ангела и святых. Нижнюю часть он разделил на два неравных отрезка в отношении 3 : 2. В итоге получилось соотношение трех величин золотого сечения: а:b, как b:с. В числах это будет выглядеть так: 100, 62, 38, а уменьшенные вдвое — 50, 31, 19.

О симметричности «Троицы» Андрея Рублева написано много. Но никто не обратил внимания на то, что по горизонталям и здесь осуществлен принцип золотых пропорций (рис. 20). Высота среднего ангела относится к высоте боковых ангелов, как их высота относится к высоте всей иконы. Линия золотого сечения пересекает ось симметрии по середине стола и чаши с жертвенным тельцем. Это — композиционный замок иконы. На рисунке показаны и более мелкие величины ряда золотого сечения. Наряду с плавностью линий, колоритом пропорции иконы играют значительную роль в создании того общего впечатления, которое испытывает зритель при ее рассматривании.


Рисунок 20
Рис. 20. Симметрия и золотые пропорции в линейном построении «Троицы» Андрея Рублева




Рисунок 21
Рис. 21. Симметрия и золотые пропорции в линейном изображении «Успения» Феофана Грека




Рисунок 22
Рис. 22. Золотые пропорции в линейном построении изображения на плите фараона Нармера (3-е тыс. до н. э.)


Могучим хоралом представляется нашему взору икона Феофана Грека «Успение» (рис. 21). Симметрия и золотое сечение в построении придают этой иконе такую мощь и стройность, какую мы видим и ощущаем при виде греческих храмов и слушании фуг Баха. Легко заметить, что композиция «Успения» Феофана Грека и «Троицы» Андрея Рублева одна и та же. Исследователи творчества древнерусских художников отмечают, что заслуга Феофана Грека состоит не столько в том, что он писал фрески и иконы для русских соборов и церквей, сколько в том, что он научил античной мудрости Андрея Рублева.

Завершим хвалу содружествусимметрии и золотого сечения рассмотрением пропорций победной плиты египетского фараона Нармера (3-е тыс. до н. э.). Прямоугольник золотого сечения — исходная форма плиты Нармера (рис. 22). Плита разбита на пояски, высота которых выдержана в пропорциях золотого сечения. Высота фигуры фараона — от верхнего пояска до нижнего — равна 62 частям высоты. Нижняя часть плиты от пояска до края равна 24 частям, а верхняя, от верхнего пояска до верхнего края, — 14 частям. Ритмический строй оборотной стороны плиты несколько иной, потому что содержание изображения потребовало иного сопоставления пропорциональных величин. Пропорции золотого сечения и симметрия дают бесконечное разнообразие композиционных построений как в самой природе, так и в произведениях искусства всех родов и видов.



Конечно, чаще всего в изобразительном искусстве мы говорим о неполной симметрии. Существует некоторая "обращенность" к центру, создающая композиционное равновесие. В картине "Три богатыря" русского художника В. Васнецова по небу движутся тяжелые облака, колышется спелая нива, волнуются могучие кони, с трепещущими от ветра гривами. Сами герои полны сдерживаемой силы: вся группа чуть сдвинута влево, один из богатырей выдвигает меч, другой прикрывает ладонью глаза, третий, наклонив голову, прислушивается. Из-за этих небольших отклонений от строгой симметричности возникает ощущение внутренней свободы персонажей, их готовности к движению.

В главном же композиция картины, близкая к симметрии, помогает художнику воплотить образ неприступной "богатырской заставы", непоколебимых защитников русской земли, их спокойствия и уверенности.

источники:
http://www.kostyor.ru/2-06/art2-06.php

«Золотое сечение в живописи», Ф. В. Ковалев

закон театральности

Закон театральности

предполагает присутствие:
1. кулис — боковые ограничивающие формы, как в театре занавес;
2. падуги — ограничивающие формы сверху, в театре полоска ткани, подвешенная на штанге вверху сцены. Вместе с кулисами составляет «одежду сцены»;
3. рампы — ограничивающие формы снизу, передний край сцены со светильниками, закрытый бортом;
4. центра композиции — наиболее активен (по ЗС), он образует центр равновесия. Главный герой может выделяться благодаря форме или большей/меньшей величине, богатству обработки.

http://www.drawmanga.ru/tutors-misc/composition.shtm - хорошо написано про композиционный центр:

Именно там расположено самое главное, то, ради чего собственно и затевался весь этот рисунок. Смысловой центр… Как правило, он располагается на втором плане. На первом располагаются объекты (фон, абстрактные узоры, второстепенные персонажи, пейзаж), которые как бы «вводят» взгляд зрителя в рисунок, плавно подводят его к главному.



примеры из фотографии:




felinda

примеры в живописи:


Ольга Дидык


Китеж, Константин Иванович Горбатов


Константин Васильев «Дом на опушке»


Василий Кукса «Алтай»

Закон креста

Закон горизонтали и вертикали (закон креста)

Для него характерно явное присутствие вертикальных предметов и поддерживающей горизонтали.

Нет главного героя.


поэтому примеров и рисунков и будет мало

конечно, первое что тут же приходит в голову так это пейзажи


Иван Шишкин, Рожь


Весна в березовой роще, Константин Иванович Горбатов


Владимир Фёдорович Стожаров «Ярославский Кремль в лунную ночь»


Michel Delacroix (b. 1933)

иллюстрации



не забываем что главного героя нет



мое фото из Боровска подходит






felinda

Продолжение про тибетолога

«Он был тем, кто открыл сердце Запада учению Будды»

Читаем дальше
«,,,,,,,,,,,,
о Дарджилинга он всё-таки дошёл. Дошёл в каком-то странном полусне, полузабытьи. Временами ему казалось, что он идёт не через Гималаи, а по родным горам своей Трансильвании. Ручей, который он переходил, показался в уме ручьём, текущим около его деревушки Кереш. Он жадно напился из него и смочил пылавший лоб. Но деревня всё не показывалась, и он испугался, что заблудился. Испугался так же, как когда-то совсем маленьким выбежал за околицу и, обернувшись, не узнал своей деревни. Ему показалось, что его деревня исчезла, а на её месте, как в страшной сказке, возникла какая-то другая, совсем чужая. Потом испуг отпустил его, и ему на смену пришла страшная усталость, окутавшая его плотным туманным одеялом. И пробиваясь сквозь эту усталость, как сквозь чёрное облако, он продолжал идти, уже плохо понимая, куда и зачем. Что было потом, он уже не помнил. Он потерял счёт времени и представление о пространстве.

Когда он очнулся, то увидел над собой не небо и деревья, а белый высокий потолок. Потолок стал снижаться, и ему показалось, что он сейчас обрушится на него и раздавит. Но потолок остановился метрах в трёх над ним и замер. Откуда-то сбоку глухой незнакомый голос произнёс: «Это тропическая лихорадка. Он не выживет». Нет и нет. Он выживет, он должен выжить. И он стал быстро, захлёбываясь, говорить. Он пытался объяснить тому, кто приговорил его к смерти, почему ему надо выжить. Он говорил о венграх, об их древних предках. Об утраченной прародине, которую он, Чома де Кереш, найдёт, возможно, где-нибудь в Монголии.

- Это бред, - снова сказал незнакомый голос.

Доктор Кемпбелл из военного госпиталя в Дарджилинге вышел из палаты. Ему было всё ясно. Вылечить пациента не удастся. У него была тропическая лихорадка в самой её жестокой форме. Чома снова пришел в себя за несколько мгновений до смерти. И опять говорил о венграх и их прародине. Как будто хотел, чтобы остающиеся запомнили это и что-то бы сделали... В этот же день доктор Кемпбелл составил опись вещей умершего, которые оказались при нём. «Вещи включают, - написал он ровным аккуратным почерком, - четыре ящика с книгами и бумагами, синий костюм, который он носил и в котором умер, несколько простыней и один горшок для стряпни»6. Вещей было не больше, чем у любого индийского нищего. Кемпбелл уже знал, что умерший был известным учёным, отправив­шимся в далёкую экспедицию. Всё это так не вязалось с описью, которую он составил...

Чома де Кереша похоронили за казенный счёт на английском кладбище у подножия Берёзовой горы. Азиатское общество перевело тысячу рупий в Дарджилинг и просило соорудить над могилой одного из своих выдающихся учёных памятник. Памятник сделали. Это была неуклюжая восьмиугольная цементная тумба, непревзойдённый образец творческой мысли и эстетических представлений колониальной администрации Дарджилинга. В феврале 1845 года Азиатское общество собралось на своё очередное годовое заседание. Среди прочих дел учёные мужи обсудили и надпись, которая должна была придать тумбе относительно респектабельный вид.

Теперь, много лет спустя, я стояла у тумбы-памятника, покрашенного жёлтой масляной краской и читала:

«Александр Чома де Кереш

Уроженец Венгрии, провёл филологические исследования, относящиеся к Востоку, проявляя при этом редкую выносливость в течение долгих лет нужды. Его терпеливый труд на благо науки завершился составлением словаря и грамматики тибетского языка, являющихся лучшим и настоящим памятником.

Он умер в этом месте 11 апреля 1842 года в возрасте 58 лет по пути в Лхасу, где намеревался продолжить свои труды. Его коллеги по Азиатскому обществу Бенгала установили в память о нём эту доску с надписью.

Да покоится в мире «.

Около кладбищенской стены, проходившей рядом с памятником, цвели розовые и белые маргаритки. И стояла та особая тишина, которая бывает только на кладбищах.

Я долго искала этот памятник на старом дарджилингском кладбище. Весь склон Берёзовой горы был усеян надгробиями с именами английских чиновников и офицеров, плантаторов и священников, купцов и военных врачей. Со своими жёнами и потомками они покоились на этом тихом старинном кладбище. И мне казалось, что это было не просто кладбище, а какой-то странный общий памятник колониальному прошлому Индии. Тому прошлому, которое никогда больше не вернётся, потому что те, кто олицетворял его, теперь спят вечным сном под этими тяжёлыми надгробиями. Они выполнили свой долг перед могущественной Британской империей и были вознаграждены за это куском чужой земли на склоне Берёзовой горы. Британская империя перестала существовать, а время, ветры и дожди почти стёрли имена тех, кто нёс в себе её могущество. Эсквайры и полковники, почившие в далёкой чужой стране, оставили по себе недобрую память, но даже и она стирается, как стёрлись их имена на каменных надгробиях дарджилингского кладбища. Имени Чомы де Кереша я нигде не обнаружила. Возможно, я оставила бы свои поиски, если бы не наткнулась на аккуратный домик под черепичной крышей, у которого стоял кладбищенский сторож, такой же старый, как это кладбище и сам домик. У сторожа от старости слезились глаза и дрожали руки.

- Чома де Кереш? - надтреснутым голосом переспросил сторож.

- Да, - подтвердила я. - Чома де Кереш.

- Что-то такого не припомню. К старости я стал забывать имена.

- Он из Венгрии, - осторожно уточнила я.

- А! - обрадовался старик. - Знаю. Конечно же знаю. Говорят, это был великий человек. Теперь все спрашивают о нём. И каждое лето разные люди из разных стран приезжают на его могилу. Очень разные люди. Но одного я запомнил на всю жизнь. Я тогда был совсем молодым и только что женился. У него были такие необычные глаза и борода.

Я замерла.

- Как его звали?

- Я же вам сказал, я забыл все имена. Я помог тому человеку найти памятник, и он рассказал мне о...

- Чома де Кереше? - подсказала я.

- Да, о Чома де Кереше. Тогда никто не приходил к нему. Только этот человек.

- Из какой страны он был?

Старик посмотрел слезившимися глазами куда-то вдаль, стараясь что-то вспомнить.

- Кажется, из России, - тихо произнёс он. - Но я не уверен. Это было так давно. Может быть, в 1923 году, а может быть в 1924.

- Его звали Рерих, - сказала я.

- Не знаю. Может быть, и Рерих, - согласился старик. - Потом я видел его ещё раз. Он рисовал что-то вон там. - И сторож показал куда-то вверх.

Больше я ничего от него не смогла добиться. Но два великих имени как-то странно и неожиданно прозвучали вместе около домика под черепичной крышей на старом кладбище в Дарджилинге. Там, внизу, где стоял памятник Чома де Керешу, возникло также неожиданно ещё третье имя...

Из надписи на доске, укреплённой на стене рядом с памятником, я узнала, что он охраняется государством. «Этот монумент, - гласила надпись, - посвящён памяти Александра Чома де Кереша, родившегося 4 апреля 1784 года. Он умер в Дарджилинге 11 апреля 1842 года. Венгр родом, он стоит в ряду всемирно знаменитых учёных, изучавших тибетский язык и религию. В признание его вклада в филологические исследования, этот памятник объявлен охраняемым и находится под защитой Генерального директора археологической службы Индии».

На самом монументе я увидела две мраморные доски, судя по всему, укреплённые совсем недавно. «В память великого венгерского востоковеда. Пал Лозонци, президент Венгерской народной республики, 12 декабря 1976 г.». и «Александру Чома де Керешу. 1784-1842. Пионеру дружбы между народами Индии и Венгрии. Венгерская Академия наук».

Я читала все эти надписи и поэтому не сразу заметила медную, до блеска начищенную табличку. На табличке была вырезана фраза на венгерском языке. А под ней было написано:

«Ракоци, 1980г». Ракоци... Известный дворянский род Венгрии, сыгравший свою важную роль в её истории. Загадочный Сен-Жермен иногда носил это имя. «Пришёл этот учёный из Венгрии - характерно. Загадочна его деятельность». - Это слова Рериха. Может быть, в них лежал ключ к разгадке? Я долго стояла у памятника. На нём не было креста. Лицевая часть монумента смотрела на север, туда, откуда в ясные дни выплывает торжественно и величаво священная Канченджанга. Её снежные пики были видны из окон дома, который назывался Талай Пхо-бранг и где жил Рерих. Я смотрела на медную табличку с именем «Ракоци» и думала о цепи странных совпадений.

В 1933 г. Чома де Кереш был причислен в Японии к лику буддийских святых - бодхисатв. В буддийском университете, в Токио, воздвигли статую первого европейского бодхисатвы. В документе о канонизации Чомы де Кереша записано: «Он был тем, кто открыл сердце Запада учению Будды».
________________________________________

__________________ ____________________________________________________________________________________ //// Я буду рада кто напишет свои мысли об этой истории, она удивительна!!! ///// Источник:
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
СТРАНА НЕБЕСНЫХ СТУПЕНЕЙ
глава 3 Жизнь и смерть Чома де Кереша

Книгу можно купить на Ozon, дешевле на родном сайте Международного сайта Рерихов http://www.icr.su/.
Также можно читать бесплатно на сайте Рерихов, ссылка конкретно на эту главу: http://lib.icr.su/lyudmilashaposhnikova/master-2-2/index.html#/394/
http://lib.icr.su/lyudmilashaposhnikova/master-2-2/index.html#/394/

Ну а я от всей души благодарю друга который подарил мне эти книги!

Про Тибет, книжное

«Правда может быть необычнее вымысла, 

потому что вымысел обязан держаться в рамках

 правдоподобия, а правда — нет

Марк Твен».

Я, наконец, приступила к следующей в очереди книге после Пикассо — «Великое путешествие» Шапошниковой.

Наткнулась на эту повесть, когда искала информацию об индийском штате Сикким. В Интернете так мало информации о нем, в отличии от более популярных мест, не буду поминать злополученный «золотой треугольник», который лучше туристу избегать (вначале). Мне была скорее интересна информация о загадочной горе Канченджанге пять вершин. Эта гора, вот не знаю почему, не давала мне покоя. Да восьмитысячник, да третья по высоте вершине в мире, да опасная для восхождения — строптивая, да ее редко когда можно увидеть, но чем больше о ней читала, тем казалась она загадочнее, прекраснее, более манящей, величественней, и как ни странно — родной. Да я почти влюбилась! ) Но расскажу про нее позже. А сейчас о последней капле, которая убедила меня что я хочу эту книгу, что ее стоит прочитать, что в ней много любопытных фактов, в отличии от обычных туристических отчетов в сети.

 Надо сразу предупредить, что я не верю в проведение, в великих лам и так далее, но и не отрицаю. В любом случае эта информация очень любопытна. Кто не верит во всю эту хиромантию может выкинуть пару фраз из повествования, но все равно останутся факты, которые не менее поражают. И правда, жизнь настолько не предсказуема, что писателям-фантастам не вообразить никогда, писатели и редакторы эти мысли вычеркнут тут же из текста, потому что читатель не поверит что такое возможно: «Не бывает, не верю!» (кто читает блог Бориса Акунина «Любовь к истории» меня поймет). Но! Жизнь этого человека это приключенческий роман. Да без Голливудского флёра. Это жизнь великого человека наравне с путешественниками-мореплавателями, которые открыли новые земли, тяжелая и трагическая, в лишениях, и возможно в славе после смерти, жизнь. Ну наконец-то присказка подходит к главному — я о биографии человека по имени Чом де Кереш, венгр, у которого была одна навязчивая мысль, и она, эта мысль привела в Тибет. Далее текст из книги.

Венгрия, небольшая страна, долго бывшая австрийской провинцией, дала миру двух выдающихся учёных и путешественников, связавших свои судьбы с Востоком. Один из них был Чома де Кереш, другой - Вамбери. Когда умер Чома де Кереш, Вамбери было десять лет отроду. Последнему повезло больше. Его имя стоит в Советской исторической энциклопедии, его жизни посвящено несколько книг советских авторов, среди которых удивительная и вдохновенная повесть писателя Николая Семёновича Тихонова занимает особое место. Чома де Кереш остался же известен только узкому кругу специалистов-тибетологов. История сохранила о нём скудные сведения. Но и их достаточно, чтобы понять, сколь целеустремлённым, талантливым, мужественным и бескорыстным был этот человек. «Загадочный человек» - назвал его Рерих в своих экспедиционных дневниках, привлекая к нему наше внимание. И Рерих был прав. Жизнь Чомы де Кереша в определённом смысле действительно была загадкой. Ибо трудно объяснить с обычной точки зрения побуждения, двигавшие им. Трудно также понять и тот удивительный заряд предопределённости, руководивший его поступками, склонностями и интересами.
Известно, что Чома родился в 1784 году в небольшой живописной деревушке в Трансильвании. Деревушка называлась Кереш. Отец Чомы принадлежал к военному сословию. Но семья, несмотря на благородные корни, была крайне бедна. У родителей не было денег на образование сына. Но Чома этот вопрос решил сам. Он отправился в соседний городок, где находилась гимназия, единственная на весь край, и нанялся в неё уборщиком, но с одним условием - деньги, заработанные им, пойдут на уплату за учёбу в той же гимназии. Свой первый взнос за обучение он копил несколько лет. В первый класс за парту сел уже пятнадцатилетний подросток. История умалчивает о том, что перенёс мальчик, намного переросший своих товарищей, не имевший приличной одежды и после уроков подметавший и мывший классные комнаты. Отчуждение, которое царило вокруг него, сделало его замкнутым и сдержанным, но не отняло у него ни природной мягкости, ни доброжелательности, ни доброты. Мальчик любил людей, но взаимности у них не находил.
Он был силён, физически вынослив и неизменно сдержан и вежлив со своими обидчиками, как с детьми, так и взрослыми. Через несколько лет он стал первым учеником местной гимназии. Учителя, страдавшие явной предубеждённостью, отмечали, тем не менее, большие способности, которыми был наделён этот странный переросток, так не похожий на других гимназистов. Более того, они заметили в нём талант лингвиста и стали прочить ему в старших классах блестящее будущее. Чома сдержанно и вежливо улыбался, выслушивая пророчества учителей. У него были свои планы. Он хотел отправиться в Центральную Азию, где надеялся найти прародину венгерских древних племён. Из книг он знал, что предки венгров, угорские кочевые племена, пришли сюда с востока.

Всю свою жизнь он будет уверен в правильности своего предположения. И, умирая в далёком Дарджилинге от жестокой лихорадки, он расскажет об этом врачу, пытавшемуся его спасти.

Тогда, ещё в гимназические годы, он стал готовиться к путешествию в Центральную Азию. Он закончил гимназию в двадцать три года. Оба его товарища, которые разделяли его планы, к тому времени забыли о своей клятве и манящих просторах Центральной Азии. Чома де Кереш остался один. Таковым он останется до конца своей жизни. Больше он не будет давать клятв и искать товарищей, и весь сужденный ему путь пройдёт в одиночку. Но гимназических знаний было недостаточно, чтобы отправиться в желанное путешествие. Он хорошо это понимал и поступил в колледж, в котором одновременно преподавал и учился. Деньги, полученные за преподавание, он вносил за право учиться. В 1810 году его как лучшего студента отправили в Германию в Геттингенский университет. Там он провёл восемь лет, изучал арабский и английский в дополнение к языкам, которые знал, и вышел оттуда дипломированным лингвистом. Трудный и долгий этап подготовки был завершён.

Он вернулся на родину. В городке, где он когда-то учился, уже забыли о нескладном подростке с красными натруженными руками, неловко торчавшими из коротких рукавов тесной залатанной куртки, а видели теперь перед собой талантливого учёного, получившего образование за границей. Таких в этом глухом городишке ещё не было. Предложения посыпались одно за другим. Гимназия желала видеть его среди своих учителей, самые богатые сограждане предлагали ему обучать их отпрысков. Ему предлагали крупные суммы за репетиторство. Перед Чомой открывалась спокойная и обеспеченная жизнь.

Ноябрьским промозглым утром 1818 г. он зашёл к своему старому учителю, который обучал его простой грамоте в деревенской школе. Чома был одет по-дорожному. В руках была суковатая палка и небольшой узелок, в котором лежала пара белья, деревенский хлеб и несколько книг. Старый учитель засуетился и принёс плетёную бутыль с местным токайским вином. Они выпили по бокалу, закусили овечьим сыром и поднялись. Они ничего не сказали друг другу, а перекинулись лишь ничего не значащими словами. Учитель проводил его до небольшой речушки, тёкшей на окраине деревни, обнял на прощание и долго смотрел ему вслед. Чома, не оборачиваясь, упруго зашагал по дороге. Палка с узелком на плече покачивалась в такт шагам. Через несколько минут он исчез за излучиной реки. Чома де Кереш больше никогда сюда не вернётся. На родину, через много лет, придут лишь его труды и его поздняя слава, до которой он сам не доживёт.

Когда Чома пересёк пограничные горы Венгрии, то долго потом стоял на дороге и смотрел на них. Он почему-то знал, что никогда больше их не увидит. Спустя годы они ему будут являться только в снах, и он станет беспокойно метаться по холодному полу монашеской кельи, стараясь освободиться от тяжести безысходной тоски.

В Константинополь, с которого начинался Восток, ему не удалось попасть. Там была чума, и он обошёл город стороной. Вместо Константинополя он попал в Египет, в большую и шумную Александрию. Но чума шла за ним по пятам, он сбежал от неё в Сирию и пробыл несколько дней в Алеппо. Там он сменил европейский костюм на одеяние бедного феллаха. С палкой и узелком, не привлекая ничьего праздного внимания, он дошёл до великой реки Тигр. У причала покачивались лодки с треугольными парусами. Он нашёл лодочника, который плыл в Багдад и попросил взять его. Лодочник взял. Но в Багдаде не задержался и вскоре присоединился к каравану, идущему на Тегеран. Кончался второй год его скитаний.

В Тегеране он стал изучать персидский язык, который давался ему также легко, как и прежде арабский. На улице, где он поселился рядом с шумной харчевней, его уже все знали и называли Сикандер Беком. О том, что он европеец, никто даже и не подозревал. Все принимали его за пришлого араба. Лицо его потемнело от ветров и жарких лучей солнца, и он ничем не выделялся среди местных жителей.

К востоку от Тегерана, за границами Персии, начинался Туркестан и Средняя Азия. Оттуда через Алтай лежал путь в Монголию. Караванщики рассказывали страшные истории о нападении на караваны и гибели странников, которые пытались проникнуть в этот район. Рассказы не напугали Чому де Кереша, но, уходя из Тегерана, он оставил английским купцам, братьям Виллокам, своё европейское платье, университетский диплом, паспорт и рукописи. Он просил их переслать всё это в далёкую деревушку Кереш в Венгрии, если он не вернётся. Братья дали слово и снабдили Чому де Кереша даже небольшой суммой денег на дорогу. Деньги, взятые из дома, давно уже кончились. Караван ранним утром покинул Тегеран и направился на восток. Позвякивали караванные колокольчики, раскачивались на верблюжьих горбах плотно упакованные мешки с товарами, покрикивали на верблюдов погонщики. Чома де Кереш шагал рядом с ними. За место на верблюде надо было платить. На сто двадцатый день путешествия караван вошёл в ворота Бухары. Чома распрощался с погонщиками и отправился на шумный и пёстрый бухарский базар порасспросить о дальнейшем пути.

Новости были неутешительные. Бухарский эмир Хайдар вёл разорительную войну против Коканда, и путь на восток был закрыт. Караваны из Бухары шли только на Кабул. Другой дороги не было. Чома знал, что между Индией и Монголией лежат Тибет и высочайшие горы Гималаи. Но его это не остановило. Он был силён и крепок, научился переносить все невзгоды и лишения. Его ноги упруго шагали по пескам пустыни и каменистым тропам. Он знал, что одолеет и снежные горы. Но не знал, что, пойдя по иному караванному пути, он резко изменит свою судьбу, оставшись при этом до конца верным своей основной цели - попасть в Центральную Азию. В неё он будет стремиться всю жизнь, но никогда до неё не дойдёт. Из Кабула Чома де Кереш направился в Пенджаб и дошёл до Лахора. Там он встретился с умным и образованным махараджей Ранджит Сингом, который только что объединил разрозненные пенджабские княжества в единое, хорошо организованное государство.

Махараджа был дальновиден и проницателен. Он знал, что ему предстоит последняя схватка с хитрым и сильным врагом - англичанами. Большая часть индийской территории уже находилась в их руках. Колониальное завоевание Индии подходило к концу, но, захлебнувшись на какое-то время, остановилось у ворот Пенджаба. Ранджиту Сингу странный пришелец из неизвестной ему страны понравился. Понравились его целе­устремлённость и огонь, полыхавший в тёмных глазах, когда он рассказывал о своей родине, своём народе, предков которого он так упорно искал в далёкой Азии. Махараджа разрешил ему беспрепятственное передвижение по своим владениям. Летом 1822 года Чома де Кереш дошёл до Ладакха и увидел снежную стену хребта Каракорум. Перевалы Каракорума вели в Центральную Азию. Но получилось так, что в Ле не оказалось нужного проводника. Он сделал попытку пройти к перевалу самостоятельно, но это ему не удалось. Наступала зима, и Каракорум стал неприступен. С последним караваном Чома де Кереш ушёл из Ле в Кашмир. Второй раз упрямая судьба отказала ему в исполнении намеченной цели, распорядившись им по-своему и скрыв от него мотивы своих действий.

Где-то в пути между Ладакхом и Кашмиром он встретил английского учёного Муркрофта, который вручил ему уже упоминавшуюся книгу и посоветовал изучить тибетский язык. Чома де Кереш провёл зиму в Кашмире, а когда перевалы освободились от снега, вновь отправился в Ладакх и дошёл до малодоступного горного Занскара. Тут он и поселился в том монастыре, с которого начинается наш рассказ. Он провёл в нём два года, и ему удалось схватить в общих чертах структуру неизвестного языка. Но следов венгерского в нём не обнаружил. Поэтому продолжение работы представлялось ему бессмысленным. Монголия и прародина далёких предков ждала его. Он попрощался с Великим ламой, учившим его. Бесстрастные глаза ламы смотрели спокойно и отрешённо. В какое-то мгновение Чоме показалось, что в незамутнённой их глубине мелькнуло что-то похожее на лёгкую, мимолётную усмешку. Лама покачал головой, но ничего не сказал, будто знал, что и в третий раз ему не удастся пройти в Центральную Азию.

Странная, упрямая судьба предстала в образе английского майора, который командовал постом в заброшенном местечке Сабату, расположенном у истоков Инда где-то между Индией и Тибетом. Ещё несколько лет тому назад этого поста не было.

Майор был подозрителен и груб. Он решил, что поймал шпиона, принадлежавшего пока неизвестной державе. Возможно даже России. Чому задержали до выяснения личности, а личность оказалась на редкость сложной. Без документов, со странными рассказами о прародине какого-то, неизвестного майору, народа. Обыск тоже ничего не дал. В тощем узелке задержанного обнаружили листы бумаги с какими-то записями. Майор не смог разобраться в них. Странные, таинственные значки, похожие на шифр, плясали перед его глазами. Майор почувствовал свою беспомощность, и это его ещё больше обозлило. Он послал донесение по инстанции и, будучи человеком аккуратным, приложил к донесению рассказ неизвестного и его рукописи.

С пойманным обращались плохо. Скверно кормили и издевались. Заключение продолжалось полгода. Трудно сказать, каким образом шло выяснение личности задержанного там, на жаркой равнине покорённой Индии. Но кто-то из английских чиновников догадался привлечь к расследованию учёных. В то время в Калькутте уже действовало знаменитое Азиатское общество Бенгала. Английские учёные через него осваивали Индию. Они и разъяснили колониальной администрации, что в рукописи не шпионский шифр, а набросок словаря и грамматики тибетского языка. Англичане уже стояли у ворот Тибета, и тибетский язык, которого не знал никто из европейцев, был им нужен. Английская администрация была дальновидна. Чоме де Керешу предложили продолжать работу, а затем представить её результаты в Азиатское общество Бенгала. От своих щедрот власти выделили учёному пособие - пятьдесят рупий в месяц. Чома де Кереш не требовал больше, он привык обходиться и меньшим. Он обещал им довести дело до конца, а те посулили ему содействие в его путешествии в Монголию. Всё случившееся с ним Чома рассматривал только как временную остановку на пути к своей заветной цели.

Летом 1825 года он покинул негостеприимный английский пост и направился к Тибету. По дороге он узнал, что Великого ламы в том монастыре, где он изучал тибетский язык, уже нет. После долгих блужданий по горам и монастырям он отыскал его в том же Занскаре. Лёгкая улыбка скользнула по тонким губам Великого, когда он вновь увидел Чому де Кереша.

- Ну, теперь за работу, - сказал учитель вместо приветствия.

На этот раз работа не ограничивалась только тибетским языком. Великий лама передавал ему свои знания. Он раскрывал ему сокровища древней тибетской литературы, о которых Европа ещё и не подозревала. Склонившись над старинными рукописями, Чома де Кереш изучал древних богов и героев, созвездия и минералы, неведомые ему растения и неслыханные им легенды. Великий лама комментировал, разъяснял и пояснял. Его ученик усваивал знания быстро и цепко. И Великий лама был доволен. Ученик не знал устали, не замечал ни холода, ни голода. Монастырь, где оба жили, был беден, и их дневной рацион нередко состоял из нескольких чашек тибетского густого чая. Почти всё своё скудное жалование Чома де Кереш тратил на книги и рукописи, которые ему удавалось добыть в монастырях. Но неожиданно Великий лама исчез. Как обычно, он не сказал Чоме, на сколько он ушёл и когда вернётся. Чома прождал несколько недель, но от ламы не было никаких известий. Он пытался продолжить работу сам, но столкнулся с рядом трудностей, которые мог преодолеть лишь с учителем.

Словарь и грамматика тибетского языка вырисовывались только в общих чертах. Теперь Чома де Кереш понимал, что для их завершения нужна ещё долгая и кропотливая работа. Он увлёкся ею, и она постепенно становилась как бы его жизнью. Теперь он понимал, что это не только язык, но и новая область знания, в которой, по его мнению, нуждалась европейская наука, европейское востоковедение. Ради этого он просиживал целыми днями над бесценными книгами и рукописями, не позволяя себе даже размяться. Ради этого он переносил и холод, и голод, и все лишения, встречавшиеся на его пути. Отсутствие Великого ламы затягивалось, и надеяться на его скорое возвращение не приходилось.

Монастырские обитатели не отвечали на расспросы Чомы де Кереша. Они странно смотрели сквозь него и пожимали плечами. И только однажды один из них бросил загадочную фразу:

- Оттуда скоро не возвращаются.

И Чома де Кереш отправился на тот же английский пост в Сабату, чтобы известить своих благодетелей о задержке в работе. Наступила зима 1827 года, но она не остановила его. Он совершил многодневный переход по зимним Гималаям. Солдаты, бездельничавшие в это глухое и холодное время года, не поверили своим глазам, когда этот странный человек появился вновь на посту.

Выяснение отношений с Азиатским обществом Бенгала заняло не один месяц. Английская администрация была недовольна Чомой де Керешом. Она рассчитывала на быстрый практический результат его труда. Её осведомителям, просачивавшимся в Тибет, нужно было знание языка. Администрацию не интересовало остальное. Ни богатая коллекция старинных книг и рукописей, ни знания в области тибетской астрономии или мифологии. Наконец к концу лета пришло известие. Ему даровали ещё три года неустанного труда, за который ему положили все те же пятьдесят жалких рупий в месяц. Известие обрадовало его. Теперь он знал, что окончит свой труд, чего бы это ему ни стоило.

Пешком, через горы, он ушёл снова в монастырь Канум, расположенный на высоте трёх тысяч метров. Там ждали его холодная, продуваемая всеми ветрами, келья и Великий лама, вновь возвратившийся в монастырь. И вновь потянулись дни, наполненные упорным трудом и постижением. Чома де Кереш сам никогда не рассказывал, как он прожил эти три года. Но судьбе было угодно послать в эти горы человека, который и стал на какое-то короткое время свидетелем этой жизни. Иначе мы, пожалуй, ничего бы так и не узнали. Это был английский доктор Герард, который путешествовал по Гималаям и интересовался тибетской медициной. В 1829 году он появился в заброшенном высокогорном монастыре с караваном яков и несколькими слугами. Провёл там какое-то время, а затем написал воспоминания о своём визите. Самой яркой частью этих воспоминаний был Чома де Кереш и его учитель Великий лама. Герард не мог себе даже представить, что европеец может вынести то, что преодолевал малознакомый ему учёный из далёкой Венгрии.

«Холод был страшный, - писал Герард, - и всю прошедшую зиму он (Чома де Кереш) сидел над книгами с утра до ночи без перерыва и тепла, укутанный в шерстяное одеяло, питаясь в основном чаем»1. В келье, где жил Чома, по свидетельству доктора, не было ничего, кроме двух грубых деревянных скамей. Но повсюду лежали книги и рукописи. Всё было сложено очень аккуратно, а келья была всегда чисто выметена и вычищена. Чома не выносил беспорядка ни в делах, ни в жилище.

К тому времени он сумел приобрести два свода буддийских священных книг «Канджур» и «Танджур» и немало старинных рукописей. Он показывал всё это Герарду, и тот не мог скрыть своего удивления. Он слышал об этих книгах, но знал, что ещё ни одному европейцу не удалось их достать. Но не только это вызвало удивление английского доктора. Человек, ведший жизнь, полную тяжёлого труда и жестоких лишений, оторванный от привычного мира, сохранял мягкость, благожелательность и готовность поделиться с каждым тем, о чём он знал сам. Герард был не только удивлён, он был потрясён. Ничего подобного в своей жизни он не видел. Временами ему казалось, что перед ним в одинокой келье сидит не учёный-лингвист из Европы, а древний мудрый риши. С такими же, как у риши, проницательными и немного отрешёнными глазами, с такими же, как у риши, непостижимыми для европейца знаниями. Для рационально мыслящего английского доктора Чома де Кереш так и остался загадкой.

К 1831 году Чома де Кереш закончил свой труд. Были готовы словарь и грамматика тибетского языка. Была собрана большая коллекция тибетской классической литературы. Теперь он надеялся попасть в Центральную Азию и выполнить своё главное предназначение. Тогда Чома ещё не понимал, что его предназначение уже исполнено. Он ушёл в Гималаи безвестным скитальцем, а возвратился основателем целой новой области науки - тибетологии. Он нёс Европе знания, о которых она ещё не подозревала. В словаре и грамматике тибетского языка Чома сообщил об учении Калачакры - «Колеса Времени», которое священные книги буддистов и сам Великий лама связывали с таинственной областью, называемой Шамбала. Он попытался даже определить её координаты. Позже о Шамбале он напишет специальную статью, которую опубликуют в одном из журналов Азиатского общества2. Загадочное слово «Шамбала» войдёт вместе с его именем в европейское востоковедение. Он упомянет о её столице Калапе, «великолепном городе, резиденции многих блестящих королей, расположенной за рекой Сита, или Яксартес, где продолжительность дней от весеннего равноденствия до летнего солнцестояния увеличивается на двенадцать индийских часов, что составляет четыре часа сорок восемь минут по нашему счёту 3.
Покидая монастырь, Чома нанял носильщиков и отдал им остаток денег, сбережённых в результате жестокой экономии. Носильщики несли книги, которые легли в основу тибетского отдела библиотеки Азиатского общества. После приезда в Калькутту положение его резко изменилось к лучшему. Из безвестного скитальца, замерзавшего и голодавшего в глухих горных монастырях, он превратился сразу в признанного учёного-тибетолога, чьи знания превосходили всё, чем располагали английские востоковеды. Пренебрежительное недоверие, которое испытывали английские власти к этому странному человеку, прошло. Они щедро выделили пять тысяч рупий на издание его словаря и грамматики, они удвоили, а затем учетверили его содержание. Словарь и грамматика вышли в свет в 1834 году. В этом же году его избрали почётным членом Азиатского общества. Журнал Общества, отличавшийся строгостью в отборе научных статей, охотно предоставлял свои страницы для его публикаций.

В этих публикациях, каждая из которых была событием в научном мире, он анализировал и комментировал древние тибетские источники, делал их переводы, сообщал о различных системах, существовавших в тибетском буддизме, рассказывал о таинственной Калачакре, тибетской традиционной культуре и географии гималайских районов. Он принёс Европе целую область знания, научно им осмысленную и откомментированную. За этими знаниями стояли его труд и мудрая мысль Великого ламы. Но признание и материальный достаток не изменили его. Он по-прежнему оставался великим тружеником и многие часы просиживал за столом в своей скромной комнате рядом с библиотекой Общества. Иногда он позволял себе прогулку по длинному коридору, и то очень короткую. Всё, что он получал, он откладывал для будущего путешествия. На себя же тратил минимально. Он носил единственный костюм, всегда тщательно вычищенный и выглаженный, а в комнате, кроме письменного стола, четырёх ящиков для книг и циновки для спанья, ничего не было. Здесь в душной и жаркой Калькутте он жил так же, как и на высотах заснеженных Гималаев.

Но отшельником, замкнувшимся в себе, его назвать было нельзя. Он отдавал окружавшим его людям всё, что имел. Всё, кроме времени, отведённого им для работы. Здесь он был непреклонен. У него был лёгкий, весёлый характер, и коллеги его любили. Но он не признавал пустых, не по делу, разговоров и каждый раз уклонялся от пышных приёмов и светских визитов. И только одна тема не имела для него границ. Этой темой была его Венгрия. При упоминании о родине он оживлялся, его худое, горбоносое лицо озарялось каким-то светом, идущим откуда-то изнутри, а в тёмных глазах появлялось выражение восторга, смешанного с грустью. О Венгрии он мог говорить часами. Его собеседники, зная за ним эту «слабость», но не понимая её, старались уходить от таких разговоров.

За три года, с 1834 по 1837, он прошёл пешком по Индии многие мили, разыскивая в индуистских храмах учёных-пандитов. Он слушал напевы древних Вед, заклинания-мантры и древние сказания о Великой войне Бхаратов.

Он консультировался с брахманами-жрецами, стараясь проникнуть в суть нередко утраченного смысла слов. Он спорил с ними. И те удивлялись глубине познаний этого странного европейца, без слуг, без паланкина, который живёт среди индийцев так же легко и просто, как если бы он сам был этим индийцем. Чома де Кереш отвергал предложения английских чиновников поселиться в их просторных и удобных бунгало. Он жил в храмовых пристройках, глинобитных крестьянских хижинах, в пыльных и тесных кварталах городской бедноты. Так же, как и эти люди, он довольствовался горстью риса и чашкой крепкого и ароматного индийского чая. Больше ему не требовалось.

Он вернулся в 1837 году в Калькутту и стал признанным санскритологом. Ещё пять лет он потратил на подготовку к путешествию в Центральную Азию. Он намеревался через Сикким пройти на Лхасу, а оттуда двинуться в Монголию. Таинственная Лхаса привлекала его так же, как и многих европейских путешественников. В феврале 1842 года он написал письмо на имя секретаря Азиатского общества Торренса, в котором благодарил Общество за заботу о нём и за помощь.

Он оставлял на его попечении свои книги и рукописи. Они были его единственным достоянием. Он просил Общество распорядиться всем этим по собственному усмотрению «в случае моей смерти в предстоящем путешествии» 4.

В этом же месяце он покинул Калькутту и опять-таки пешком направился к Дарджилингу. Он дошел до предгорий Восточных Гималаев и углубился в сырые, душные джунгли, покрывавшие эти предгорья. Там свирепствовала тропическая лихорадка, и их надо было пройти засветло. Но Чоме де Керешу этого не удалось. Возможно уже давал себя знать возраст - пятьдесят восемь лет. Ему пришлось заночевать в терраях5. Он проснулся с первыми лучами солнца и почувствовал ломоту во всех суставах. Сначала он не обратил на это внимания. Но к концу дня боль в суставах усилилась, и идти стало трудно.

Слабость охватывала всё его тело, и его стал трясти озноб. До Дарджилинга было ещё далеко, но он решил идти пока сможет. Двое носильщиков, нёсших его книги, со страхом поглядывали на сахиба. Они-то понимали, что произошло. Неизлечимая и опасная болезнь терраев скрутила их хозяина.

До Дарджилинга он всё-таки дошёл. Дошёл в каком-то странном полусне, полузабытьи. Временами ему казалось, что он идёт не через Гималаи, а по родным горам своей Трансильвании. Ручей, который он переходил, показался в уме ручьём, текущим около его деревушки Кереш. Он жадно напился из него и смочил пылавший лоб. Но деревня всё не показывалась, и он испугался, что заблудился. Испугался так же, как когда-то совсем маленьким выбежал за околицу и, обернувшись, не узнал своей деревни. Ему показалось, что его деревня исчезла, а на её месте, как в страшной сказке, возникла какая-то другая, совсем чужая. Потом испуг отпустил его, и ему на смену пришла страшная усталость, окутавшая его плотным туманным одеялом. И пробиваясь сквозь эту усталость, как сквозь чёрное облако, он продолжал идти, уже плохо понимая, куда и зачем. Что было потом, он уже не помнил. Он потерял счёт времени и представление о пространстве.